Рекомендую АнТе, Чайкину, Тенору, Ремарку, а также Киберу-6 и Оге. Вряд ли кроме них кто-то осилит (кстати, Блу, в твой огород тоже камень), а если осилят, то вряд ли поймут.
Просьба не стебаться (тем более, плоско), а высказываться по теме. Хочу знать, как вы сие опровергните/проигнорите/оправдаете, а то и отстраненно похвалите, добавляя известную присказку: "Да, всё плохо, но ничего не поделаешь".
Отрывок статьи "Конец Света и новые ассасины". Вадим Бакусев.
http://www.strana-oz.ru/?numid=21&article=993
Так что же представляет собой «западное человечество»? Это станет понятно, если выяснить, какова та бессознательная (а у отдельных представителей, пожалуй, и вполне сознательная) установка, которая определяет все, чем живет западная цивилизация. На мой взгляд, суть этой установки — рациональное хищническое присвоение и потребление присвоенного. Были времена, когда эта установка пребывала в более или менее латентном состоянии, и тогда доминировали другие установки, другие модели отношения к миру. Теперь она стала единственной и универсальной, т. е. полностью определяющей все стороны поведения западного человека. Потребление как один из важных мотивов, целеориентирующих принципов поведения само по себе еще отнюдь не абсолютное зло, более того, оно вообще не зло. Плохо, когда оно становится единственным или хотя бы преобладающим, нарушая естественную гармонию любой системы, складывающуюся из равновесия энтропических и негэнтропических процессов в ней (в экономических терминах — например, экспорта и импорта).
Но, спрашивается, каков альтернативный мотив поведения? Это, конечно, творчество. Творчество — негэнтропический принцип роста как самосозидания. При этом без «потребления», т. е. в чистом виде, творчество невозможно, ведь оно исторично, иными словами, осуществляется как переход от старого к новому, как рост, а значит, предполагает питание и избавление от ставшего ненужным, что и реализуется в энтропическом моменте. Так вот, поскольку речь идет о системах психических, а не физических, их рост надо считать принципиально неограниченным, а систему в этом отношении — открытой. Остановка в росте, окончательный гомеостаз для таких систем может означать только одно — смерть. Поэтому живые психические системы трансцендентны; это означает для них постоянный творческий (негэнтропический) переход от одного относительного гомеостаза к другому.
Трансцендентное, творческое — единственное, что может удержать систему от энтропии, стагнации, гниения и исчезновения. Для биологических систем таким «трансцендентным» фактором выступают видоизменение и адаптивность, стимулируемые внешними изменениями, т. е. изменениями в среде обитания; для социальных, коллективных по своей природе систем, по моему разумению, этот фактор — высшая каста, ориентированная на иные цели, чем низшие касты, и хотя бы частично передающая им свои ориентации («царство Божие», «светлое будущее», честь и слава на службе абсолютному началу и т. п.). Наконец, для высших, психических, уже не коллективных, а личностных по своей природе и своим целям систем — это творчество.
Трансцендентность как переход к иному, новому состоянию — принцип жизни, имеющей будущее. Что значит «новое»? Это и есть предмет творчества, то, что творится. Важно тут одно — чтобы «новое» было крепко увязано с системой как целым, со «старым», и вместе с тем выводило бы ее за собственные пределы. Это ее нормальный рост. Если новое не увязано со старым, оно лишь видимость нового в том смысле, в каком «новым» можно назвать раковую опухоль; что за этим следует, ясно: сотворение нового прекращается, система топчется на месте и разваливается. Она вымирает, как вымерли динозавры. Психическая система перестает быть психической и переходит на низший уровень — физический. Именно это и происходит сейчас с человечеством, избравшим в массе своей западный путь — путь отказа от трансцендентного, путь динозавра. В применении к общественной реальности это означает, что стоит только предоставить массы самим себе (в чем и состоит суть демократии), как они начнут разлагаться во всех отношениях, переходить на уровень биологии, к тому же ущербной в сравнении с естественной, потому что напрочь и в принципе лишены трансцендентного.
Признаки этого очевидны всякому, кто чувствует и мыслит; наиболее чуткие европейцы уже давно предсказывали, чем все дело кончится. Происходит духовное вымирание человечества. Наступила, по выражению Мартина Хайдеггера, «ночь по мировым часам», когда «бедствующее время» уже не владеет своей сущностью, иными словами, даже не знает, что бедствует. Я лишь назову главные признаки этого бедствия.
Механичность, автоматизм, заданность (несвобода) познания, мышления, поведения, эмоций; понимание человека, общества и самого мира как автоматов: все это не живет, а функционирует, как машина. Число как единственная опора существования. Но число, как известно, «безразличная к бытию определенность». Поэтому жизнь отвечает только на один вопрос: сколько? Рекорд как идеальная модель жизни.
Телесность, культ вещества, торжество плоти, химии. Это и понятно: механически может функционировать только материя, в ней и сосредоточиваются вне интересы. Все содержание мира сводится к системе универсальных и, естественно, числовых эквивалентов (торговля). Хищничество, присвоение, пожирание — материальное, гносеологическое (познать — значит присвоить объект с утилитарными целями или хотя бы положить его в копилку) и психическое (визуальное: схватить жадным взглядом и присвоить; отсюда культ «самого демократичного из искусств» и circenses, дешевых зрелищ —шоу; отсюда толпы туристов с их камерами).
Одержимость могуществом и идеей управления миром как своей вотчиной («покорение природы», «завоевание космоса, глубин океана и т. д.» для обслуживания тела и только тела), в политике — плебейский культ силы и насилия в отношении всего, что заведомо слабее, страх перед всем, что опасно. Понимание человека как «пупа земли» и абсолютного хозяина вселенной (а при демократии и лавочник[7] — человек, вернее, именно только он-то и признается человеком, нормой).
Потребление как единственная установка поведения — индивидуального и социального. В таком виде оно равнозначно хорошо оптимизированному истреблению. Современные общества знают только один вид роста — «экономический рост». Феминизация человечества не только в буквальном, но и в фун даментальном смысле: ведь потребление (как энтропия) — женский принцип, творчество — мужской[8].
Угасание личности и самого принципа личности в пользу коллективного (принципа небытия), т. е. демократии, где человек становится экземпляром, ничем не отличающимся от остальных. Отмирание идеи личной ответственности (ведь трансцендентное внутренне обязывает) и, следовательно, личной чести. Социализация, т. е. диссоциация личности. Энтропия смысла бытия (которое бывает только личным) и истории, прекращение самого бытия. Человек как случайный атом, стохастическое событие. Исчезновение судьбы как смысловой индивидуальной целостности жизни, ее замена заданной колеей, на которой с человеком просто что-то случайно происходит.
Естественно вытекающая отсюда смерть культуры, принцип которой — личность и творчество (на творчество способна только личность)[9]. Культура уже не только не производится, но и все хуже, т. е. с чудовищными искажениями, и меньше воспроизводится — такова уж специфика тотальной (если даже не тоталитарной) демократии. Увядание даже простой образованности, а кое-где (например в КЗД) и грамотности. Упрощение и вырождение языков, их пиджинизация. Воцарение варварства, более низкого, чем традиционное, — у того все было еще впереди, но зато «цивилизованного». Инфантильность, т. е. предпочтение всего, что не требует душевных и умственных усилий. Культ развлекательных игр и лотерей. Физиологизм, сведение жизни к простейшему, амебному. Отсюда подавляющее преобладание всего плебейского, пошлого. Триумф пустоты (и, конечно, атомов). Шум (чтобы эту пустоту прикрыть). Неофильство — бессознательная попытка создать иллюзию роста путем постоянного и бессмысленного перебирания внеположных форм (мода в потреблении всего: одежды, искусства, философии, религии и т. д.).
Вырождение принципа свободы, злоупотребление ею. Свобода все больше становится внешней, сводится к возможности потреблять, что хочешь, и говорить об этом (а о чем же еще?), что хочешь. Внутренняя, подлинная свобода исчезает в силу автоматизма как универсальной доминанты поведения. Но ведь и до внешней свободы (и самоуправления) надо сначала дорасти, стать зрелым умственно и душевно — не случайно ведь ограничивают свободу умалишенных, преступников и детей. Нынешнее человечество в массе своей до свободы не доросло[10].
Отмирание трансцендентного как принципа духовного роста (философии, поэзии, художественной литературы, искусства — как творимых сейчас — более не существует[11], а церкви молчат, словно святой воды в рот набрали) — и в символическом виде (религия), и в психическом отношении (перераспределение энергии с «трансцендентной функции», как ее понимает К. Г. Юнг, в пользу примитивноадаптивной, т. е. потребления). В социальном отношении это выражено в исчезновении высшей касты: без нее общество лавочников (демократия) обречено на энтропию. Лавочнику трансцендентное не нужно: он всему предпочитает «имманентное» — свой желудок.
Искаженное отношение к смерти. С одной стороны, забвение смерти: люди ведут себя так, будто бессмертны, т. е. не делают ничего из того, что только и стоит делать, чтобы быть людьми — существами, творящими себя. В этом есть своя логика: как может умереть то, что не живет, то, о чем Данте сказал: questi sciaurati, che mai non fur vivi (Inf. 3, 64)? С другой стороны — страх смерти (пустое эго боится потерять все то, что присвоило). Культ безопасности, страх перед кровью (и ее смакование в воображении).
Этот беглый анализ суммируется, по-моему, так. Имеет место перерождение вида «человек», его превращение в агрессивный в отношении «среды», т. е. мира, механизм потребления и истребления, потеря им времени (как условия осмысленного роста, перемен), «конец истории» и, стало быть, будущего. Настал «конец света» (никем так и не замеченный) — многочисленные пророчества о нем все-таки сбылись вовремя, хотя и не в том смысле, в каком ожидалось, так что опозорившиеся было пророки могли бы, услышав эту констатацию, вздохнуть с облегчением. Это значит, что человечество, пошедшее по западному пути (это уже и не путь, а колея, ведущая в тупик), уже отмерло, как во время оно динозавры, и — в виде мнимого парадокса — продолжает свое существование только в качестве динозавров, изредка огромных и хищных, а чаще маленьких, «лично» безобидных (наподобие овечек), но все равно хищных (поскольку заняты только потреблением). Все же и у таких существ имеется психика, и происходящие в ней процессы, конечно, преимущественно бессознательны. Действуют инстинкты, правда, уже простейшие, но зато среди них — инстинкт самосохранения. Сознание сведено к логистике (хищному расчету выгоды).
[6] О том, как, где и когда возник этот путь, я здесь говорить не буду: это слишком сложная и специальная проблема, чтобы обсуждать ее «попутно».
[7] Не как род занятий, но как доминирующий психический тип.
[8] Мужской принцип в западном обществе существует только в его низшей форме, в психологии необходимых обществу солдат. По принципу бессознательной компенсации солдаты (к примеру, солдаты КЗД или той державы, на языке которой пишу) проявляют больше жестокости, чем это необходимо. Психологически характерно, что носителями жестокости оказываются и женщины; характерен и возникший на Западе в 1980-е годы стереотип «железной леди».
[9] Сама по себе смерть определенной культуры вовсе не была бы трагедией, если бы отмершая культура сменялась другой, построенной на иных принципах, но теперь она сменяется только варварством.
[10] Разумеется, это не призыв к ограничению свобод — таковой все равно прозвучал бы еще более одиноко и хрипло, чем глас Исаии в пустыне. Я просто отмечаю одну из причин имеющегося положения дел.
[11] Если не считать двух-трех исключений, которые всегда отыщутся. Но исключения не отменяют правила, а лишь выпячивают его: пустота, составляющая их фон, кажется от этого еще более выразительной в своей безнадежности.